Принц отвернулся от шахматной доски и подошел к окну. За окном моросил дождь. Тридцатью этажами ниже брели мокрые прохожие. Сверху были видны только шляпы и черточки плеч. Господь Бог рассказывал Счастливому Городу сказку про дождливое воскресенье.
Принц снова поглядел на доску:
– До сих пор партия складывается довольно однообразно.
* * *
Джон Шлинт возвращался во службы. В вагоне подземки было ровно на одного человека больше, чем этот вагон мог вместить. Как добропорядочный гражданин Счастливого Города, Джон считал этим человеком себя и это добавляло к физическим страданиям муки совести. Певец Бен Брайнис летал из страны в страну на личном самолете, «белый воротничок» Джон Шлинт ездил из центра в порт и обратно на подземке. Он боготворил «шансонье века» и считал его если не мессией, то по меньшей мере предтечей Спасителя. Смысла песен Бена он не понимал, но был глубоко уверен, что некий глубокий смысл в них содержится.
Двери разошлись и толпа выдавила Джона на заплеванную платформу. Как всегда, взгляд его уперся в плакат с изображением обнаженной девицы с надписью поперек груди: СВЯТАЯ АРМИЯ. Изо рта у нее выходили слова: «Я хочу тебя, потому…» Людской поток подхватил Джона, и он, как всегда, не успел дочитать, почему Армии Святых понадобился именно он.
Лязгнули двери, выходящие на поверхность. Часы системы точного времени показывали три часа ночи, несмотря на солнце, мерцающее в пяти градусах от зенита. «Надо будет сказать Марте, что эти часы показывают курс акций стального треста, – подумал Джон, -она любит такие шутки». Но тут же вспомнил, что уже говорил ей об этом вчера, и, кажется не в первый раз.
Шлинт служил в фирме, которая занималась экспортом сиреневых иголок и считал олицетворением мирового зла своего непосредственного начальника и его любимчика Ронольда Честера. «С такой фамилией надо в кино сниматься, – говорил он, – а не мешать людям в их честном бизнесе».
Дома Джон достал из холодильника банку кефала (Комбинированный пищевой продукт, вполне заменяющий мясо. Фирма Джестер и Ко гарантирует калорийность при неповторимом вкусе), поставил ее разогреваться и углубился в чтение «Еллоу Ньюз».
Прежде всего внимания заслуживали три столбца, посвященные Бену Брайнису.
«Величайший певец четырех пространств и сквозного времени недавно вернулся из гастролей по новой Каралине. Его посещение оставило в памяти местных жителей неизгладимое впечатление. Едва клетчатые крылья личного самолета «шансонье века» рассекли серое небо избранной ил страны, миллионы нью-каталинцев зажгли свет в своих квартирах, чтобы таким образом приветствовать знаменитость. Чарльз Рич, импресарио великого певца, был вынужден уплатить компании «Тотал Электрик» штраф за непредвиденный расход энергии, едва не выведший из строя энергосистему страны. Размер штрафа составил полтора миллиарда.
Бен Брайнис выступал на крупнейшем стадионе Новой Каталины, который, однако, не смог вместить всех желающих. Цены на билеты доходили до семисот монет. Жители были зачарованы гением «философа в музыке». Они остались в восторге от его выступления, в особенности от песен «Мой лучший друг – автомобиль» и «Счастье без тормозов» (газета финансировалась автомобильной компанией).
«Шансонье века» был приглашен на прием к генерал-губернатору Новой Каталины, который предложил Брайнису остаться в стране на весьма выгодных условиях, однако наш гениальный соотечественник ответил, что он родился в Счастливом Городе и живет за тем, чтобы сделать его жителей еще более счастливыми.
По возвращении на Родину Бен Брайнис любезно согласился дать интервью нашему корреспонденту:
– Наши читатели будут счастливы узнать, что вы снова вернулись в Город. Скажите, что вы почувствовали, когда ваш самолет пролетел над вашими родными улицами?
– Над городом был туман. Я спал, а Мери чувствовала себя как комар в бане.
– «Мери» вы называете свой самолет?
– Да, так ее зовут.
– Вы говорите так, будто она имеет бессмертную душу.
– А почему бы и нет? Мы вместе путешествуем, подвергаемся общим опасностям, а один раз я даже выступал, стоя на ее ладони.
– О каких опасностях вы говорите?
– Недавно нас обстреляли из зенитного пулемета.
– Трудно поверить, что у вас есть враги!
– Это естественно, «ибо придут Лжехристы и Лжемессии и будут лукавым словом смущать умы нестойких и именем моим увлекать простодушных». Но по счастью у меня много друзей, которые достаточно заботятся обо мне, чтобы я мог не отвлекаться от своего искусства. Один из них, например, как-то показывал мне пластиковую бомбу, обнаруженную им под эстрадой, где я должен был выступать. Кажется это было на стадионе в Галате. Однажды Мери отказалась зайти на посадку в Коал-Сити, а позже выяснилось, что взлетная полоса была залита маслом.»
Джон оторвался от газеты и посмотрел на часы. Скоро могла прийти Марта. Она приходила в среднем три раза в неделю, но никогда не назначала дня заранее, поскольку считала мещанством идти на свидание, как на службу. Впрочем, одним из этих трех дней неизменно оказывалась суббота, а остальные два падали либо на вторник и четверг, либо на понедельник и среду, с небольшими вариациями. Джон, как человек деловой, мог бы легко выявить систему этих посещений, но он предпочитал считать свое знание предчувствием.
* * *
– Вы правы, Принц, – сказал Халат, – до сих пор это удивительно напоминает вечный шах, только в середине партии.
Принц посмотрел на Халата и пригладил волосы:
– А вы любите играть сам с собой?
– Почему вы об этом спрашиваете?
– У меня странное ощущение. Я все время обдумываю ваши ходы, и вы всегда ходите так, как походил бы я на вашем месте.
– Видно мы слишком долго сидим вдвоем в этом ящике. Скоро нам не надо будет разговаривать, вы будите знать, что думаю я, а я – что думаете вы. Неудивительно, что игра зациклилась. Так и будем топтаться на месте, пока кто-нибудь не украдет с доски ферзя противника.
* * *
Марта не приходила и Джон снова взялся за газету. «Сколько стоит пощечина – камикадзе по своей воле», «Восьмая жертва Бэби Ярдза – кто следующий?», «Что нового в новом году? Прогноз социолога.», «Как быть с туманом? Заметки уфолога.», «Покупайте КЕФАЛ! Фирма Джестер и Ко гарантирует…»
«Это мы уже знаем, – подумал Джон, – при неповторимом вкусе. Однако я как будто уже читал этот номер. И про Бэби Ярдза, и про НЛО, и про…Может она вчерашняя?» Он посмотрел число, стоящее под заголовком и невольно зажмурился: число было завтрашнее.
* * *
– Простите, Халат, я, кажется, сходил два раза.
– Ну что вы, это просто я пропустил ход. Вернем позицию?
– Естественно. – Принц опять посмотрел в окно. – И когда кончится этот проклятый дождь? Хотя бы подышать нормальным воздухом.
– Какая разница, все равно окна не открываются.
* * *
Бен Брайнис отвернулся от микрофона и снял наушники. «Тоска, – подумал он. – уже ничего не помогает.» В ушах у него еще звенели звуки собственного голоса, в груди еще переливался серебром восторженный воздух свободного самовыражения, но откуда-то снизу уже поднималась знакомая черная смесь неудовлетворенности собой, одиночества, бессмысленности бытия, и некоей Причины Причин, смутной, скрытой за мелочами,но всегда существующей и управляющей всеми мелкими причинами; тем более страшной, чем тщательнее ее от себя скрывают, и тем тщательней скрываемой, чем страшнее она кажется.
Он не глядя повесил наушники на микрофонную стойку, от чего они истошно запищали, и пошел с площадки.
– Мистер Брайнис! – окликнул его оператор, – неплохо бы попробовать еще раз. В том месте, где вы призываете к массовым самоубийствам, ну во втором куплете, там бы фазовращатель дать на три такта раньше. Понимаете, градусов на пять, одной тенью…
– В другой раз.
– Эта запись окончательная. Пластинка должна выйти завтра к вечеру.
– Давайте как есть. Сейчас мне лучше не спеть.
Шансонье вышел в коридор и сел на подоконник. Похоже здесь можно рассчитывать на десять минут одиночества. Подрагивающими пальцами он достал из пачки длинную сигарету с черной гильзой и осторожно ее раскурил. Тоска постепенно отступала. Он задержал дыхание, перелил прану в левую часть тела медленно сосчитал до семи и стал рассматривать лица появлявшиеся на противоположной стене. Это его продюсер , Чарльз Рич. Бен не любил своего импресарио , и поэтому стер лицо. Это Карен. Певец долго всматривался в ее темные глубокие глаза и даже попытался заговорить с ней. Но с Карен, как всегда, говорить было не о чем, и лицо ее подернулось серой дымкой, и поплыло в сторону, и он, как всегда, не смог его удержать. Следующее лицо. Сосед по автостоянке. Стереть. Следующее лицо. Не лицо. Морда с рогами. Мой черт. В чертей я не верю, значит – стереть. Следующее лицо…
Внизу, по лестнице застучали каблучки. Бен не стал оборачиваться. Перед ним появилась секретарша.
– Мистер Брайнис, машина ждет.
– Подождет.
– В машине вас ждет мистер Рич.
– Какого черта ему опять надо? – Брайнис выругался, потушил сигарету и спрятал ее обратно в пачку, – надо идти.
* * *
– Не открываются? Странно это слышать от вас. Перед вами до сих пор открывались все окна и двери.
– Не стану же я выламывать окно в своей квартире!
– Верно, не станете. У вас на это не хватит фантазии, – Принц загородился от мелькающих колес рекламы, – Интересно, что за дурак торчит на крыше напротив? – он посмотрел в окно через оптический прицел своего пистолета, – И как ему там не холодно? Там же ветер. И дождь. По себе помню. А знаете, я бы смог сбить с него шляпу.
– Не валяйте дурака! А если он следит за нашими окнами?
– Ерунда, он даже в нашу сторону не смотрит, – Принц с сожалением убрал пистолет в кобуру и, не задумываясь передвинул ладью на две линии, – Скучно без работы.
– Зачем вы так походили? Вы же теряете пешку.
– Зато какая оригинальная позиция! Дайте мне развлечься хотя бы в шахматах.
– Не знаю. Самоубийственный ход.
* * *
Рональд Честер верил в свою звезду. Он считал себя счастливчиком, и имел для этого все основания. Он был молод, имел хорошее место и вполне неплохую внешность. К нему хорошо относился шеф. У него была умница жена и красавица любовница. Он считал себя счастливчиком, и, стало быть, был им.
И тут эта история. Он уже третий час торчал как идиот на маленькой обзорной площадке на крыше небоскреба и не видел никаких возможностей изменить свое положение к лучшему. Все началось с того, что он приехал на свидание на двадцать минут раньше времени. В этом были виноваты его ручные часы в которых сели батарейки и часы системы точного времени, которые, по словам Джона Шлинта, его сослуживца , показывали температуру воды на Венере. Получив столько бесполезного времени, Рон углубился в размышления о том, что его Джейн, вполне вероятно, встречается с кем-нибудь еще. Ему редко приходилось оставаться наедине с собой, видимо поэтому, пока он сидел в машине на автостоянке перед домом своей любовницы, у него возникла необычная для него идея. Ему пришло в голову, что с крыши дома напротив окна Джейн прекрасно просматриваются, и поднявшись туда он сможет легко выяснить чем она сейчас занимается. Если бы не эти бессмысленные двадцать минут, он никогда бы не стал предаваться такому несерьезному занятию, но делать все равно было нечего, мысли его все равно были заняты Джейн, потому он, захватив плащ и карманный приемничек, покинул автостоянку и вскоре уже выходил из лифта на последнем этаже небоскреба. Он поднялся на несколько пролетов, минуя машинное отделение лифтов, кондиционеры и прочее хозяйство, прошел по узкой лестнице между двумя водонапорными баками и через небольшой люк выбрался на обзорную площадку. Один из шурупов, которым крепился замок люка, был закручен неплотно, Рональд зацепился за него и порвал рукав пиджака. Это была первая неприятность. Осмотрев рукав и оценив потери он с досадой посмотрел на люк и в сердцах пнул его ногой. Люк с неожиданной легкостью повернулся на петлях и захлопнулся.
Он видел, как Джейн собиралась, как она ждала его внизу, как она потом вернулась домой и звонила по телефону – наверное ему. Потом свет в ее окнах погас. К этому времени Рон успел промерзнуть, промокнуть и уронить вниз приемничек. Хуже всего было то, что если кто-нибудь не выпустит его отсюда до утра, он не сможет попасть на службу.
Опершись о перила, бывший счастливчик Рональд Честер сквозь дождь и туман смотрел на редеющий поток вечерних прохожих.
* * *
Марта не приходила уже дней десять. Звонить ей Джон почему-то не решался, хотя по вечерам не находил себе места от неопределенности. Позавчера не пришел на службу Честер, известный своей аккуратностью, шеф был в негодовании – у него были и свои неприятности. В довершение всего, выходя на конечной из вагона, Джон обнаружил, что кто-то сорвал плакат святой армии. Его почему- то охватила щемящая тоска из-за того, что он никогда не узнает, что там было написано. В подъезде был испорчен лифт, и Джон долго стоял в неподвижной кабине, пока сообразил, что надо идти пешком. В почтовый ящик почему-то вместо «Еллоу Ньюз» опустили «Дейли Пейпер».
Через дверь было слышно, что в квартире звонит телефон. Замок как назло заклинило, и когда наконец справившись с ним, Джон бросился не раздеваясь к телефону, на том конце уже повесели трубку. Но стоило вернуться в прихожую, как телефон загремел опять. В трубке зашелестел бархатный мужской голос:
– Приношу все возможные извинения за то что, возможно, отрываю вас от важных занятий,..
– С кем я говорю?
– Это сержант Гленд из уголовной полиции. Я устанавливаю личность женщины, погибшей в автомобильной катастрофе в прошлую пятницу. В ее записной книжке среди прочих был ваш телефон, рядом с инициалами джи аш. Не могли бы вы подъехать для опознания трупа.
К своему удивлению, Джон не почувствовал никакого волнения, вообще никакой реакции, кроме странной мысли: «Теперь среди моих знакомых есть покойники». Однако он решил развеять последние сомнения.
– Как она выглядела?
– Одну минуту. Вот. Рост сто шестьдесят три, волосы светлые, волнистые средней длинны, глаза… рот… лицо… одежда… особые приметы…
– Это Марта Смит, машинистка стального треста, третья линия, 18, 163. – Джон не дожидаясь ответа повесил трубку. Только сейчас его вдруг захлестнула жгучая боль невозвратимой потери. Телефон сразу зазвонил опять.
– Извините, но не могли бы вы сами…
– Подите к черту. Джон повесил трубку и выключил телефон. И тут он услышал за спиной высокий, слегка заикающийся голос:
– Веселые дела начались, а? – в дверях стоял щуплый молодой человек неестественной бледности, в больших, видимо очень сильных квадратных очках. Он криво улыбался, – золотое время для воров, если бы на них эти дела не распространялись.
Хозяин квартиры отреагировал, как и положено реагировать хозяину квартиры на внезапное появление незнакомого человека – потянулся к заднему карману. И как всегда опоздал. Он только нащупал рубчатую рукоятку своей «беретты», а серебряный дамский револьвер в бледной руке гостя уже смотрел ему в живот.
– Оставьте в покое вашу пушку. Она вам не понадобится. Я не вор. Я ваш сосед по этажу.
– Так какого черта вы сюда вломились?
– Я не вломился, а вошел, – юноша осторожно убрал пистолет и достал из кармана связку ключей, – вы оставили ключи в замочной скважине.
– Могли бы позвонить.
– Я звонил, вы не слышали. Это вполне естественно, я вообще не рассчитывал застать вас в живых.
– Это еще почему?
– Время такое. Близятся большие перемены. Если хотите прожить еще несколько месяцев, не советую ввязываться в опасные мероприятия. Лучше вообще не выходить на улицу.
– А если я хочу прожить больше? – Джон не скрывал иронии. Странный гость снова улыбнулся цинично и в то же время виновато:
– Больше вряд ли получится.
– Что же будет? Землетрясение, конец света, государственный переворот?
– Скорее второе, хотя землетрясений и переворотов тоже будет достаточно.
– Вы что же, пророк? – в представлении Джона пророки выглядели более внушительно. Но юноша не принял издевки:
– В известном смысле. У меня была гипотеза, а теперь она подтверждается фактами.
– Это какие же факты свидетельствуют о приближении конца света?
– О, многие. Первые признаки появились еще полгода назад. Наш мир слишком долго развивался естественным путем, это развитие можно уподобить движению камня, катящегося по длинному склону. Камень мог катиться быстрее или медленнее, забавляя того, кто его столкнул, но в конце концов он должен достигнуть долины. И тогда любитель катящихся камней поднимет его и забросит на другую гору. Для камня это будет нарушением всех законов. Сейчас наш камень останавливается. Я мог бы привести некоторые выкладки, но боюсь что вы их не поймете. Есть весьма убедительные уравнения, построенные еще моим учителем, – он назвал фамилию известного ученого, недавно скоропостижно скончавшегося. Сам бледный гость больше не заикался. Голос его окреп и он теперь был похож на профессора, читающего лекцию, – Я перечислю некоторые факты.За пять лет не было сделано ни одного научного открытия. Вы, наверное, даже забыли, что это такое. Мир познан. То, что мы могли узнать, мы узнали, то, чего мы не знаем, мы не узнаем никогда. Человечеству стало скучно с сами собой. Рождаемость неуклонно падала, полгода назад она упала до нуля. Статистика смертей… Статистика самоубийств… статистика несчастных случаев… умопомешательств… Экономика… Биология… Экология… – странный гость сыпал цифрами, но Джон его уже не слушал. Он подумал, как к этой сумасшедшей лекции отнеслась бы Марта и вспомнил, что ее уже нет в живых. Его охватило желание что-то предпринять.
– Извините, это конечно очень интересно, но сейчас мне надо идти.
От этой фразы юноша сразу спустился с небес на землю. Он улыбнулся своей кривой, двойственной улыбкой и проговорил:
– Я вижу, вас слишком сильно зацепило. Я вас оставлю… – он встал, но у двери обернулся, – все же я вам не советую выходить из дома. Лучше даже не включать телевизор.
Дверь хлопнула, и Джон, наконец, остался в одиночестве.
* * *
Бен Брайнис сел на заднее сидение, откинул голову и закрыл глаза. Его импресарио , Чарльз Рич сидел за рулем. Просто так он никогда не подвозил певца в своей машине, он хотел что-то сказать. Скорее всего новый ангажемент. Рич был человеком жестоким и жадным, Брайнис от него сильно зависел, и потому не любил его. Продюсер заговорил первым:
– Знаете, Бен, я хочу отправить вас в Лос-Карло. Сегодня же. Сейчас выступите на телестудии, и на аэродром.
– Там что, хорошо платят?
– Нет, просто мне кажется, что вам пора отдохнуть.
– Не понял.
– Я говорю, вам пора отдохнуть. Походите по кабакам, развеетесь… – Рич пытался свернуть на скоростную полосу, но ее заняла колонна военных грузовиков под эскортом полиции, – или вы предпочитаете уединение ? Знаете, я арендую виллу в горной Криоландии, она сейчас пустует.
– То есть мне, что же, не нужно будет там выступать?
– Да нет же, черт возьми! Я предлагаю вам отдохнуть недельку- другую, чтоб у вас не возникло отвращение к своему искусству.
– У вас что-то случилось, Чарльз?
– С чего вы взяли?
– Я не привык к доброте с Вашей стороны.
– Видите ли, Бен, на ваших песнях я сколотил почти десять миллиардов, должны же у меня быть к вам хоть какие-то теплые чувства.
– Что ж, спасибо вам. Остается признать, что в мире и вправду завелась доброта и справедливость.
Однако Чарльз Рич тут же опроверг это предположение. На обочине, рассматривая проходящие машины, стоял человек. Миллиардер не любил, когда его рассматривают, поэтому он слегка тронул автомобиль вправо, и на прохожего из-под колес лимузина обрушился поток грязи. Чарльз улыбнулся, довольный своей шуткой, а за автомобилем вдруг, одна за другой, хлопнули две гранаты. Заднее стекло покрылось трещинами. Импресарио выругался.
– Что, новое покушение? – равнодушно спросил Бен.
– Если бы! Это один из так называемых «рейчеров».
– Что такое?
– Э, да вы и правда оторвались от жизни. Эти парни решили мстить за каждое, даже самое мелкое оскорбление. Причем смертью. И немедленно. Представляете, человека каждый день толкают в метро, ругает босс, обсчитывают торговцы. И он решает, что такая жизнь ему не нужна. И он подвешивает к поясу две гранаты. Одну для того, кто его оскорбит, другую для того, кто помешает бросить первую, третью для себя. У них даже какой-то устав есть. Короче клуб самоубийц… Приехали, телестудия.
* * *
– Вы не находите, что это слишком? – спросил Принц, повесив трубку. Вопрос был риторическим. Халат и без того смотрел на телефон, как на двухголового осьминога – с недоумением, опаской и брезгливостью. Только что на почте им подтвердили, что очередной перевод для них не получен.
– Мало того, что мы полгода сидим здесь, как скорпионы в банке, – продолжал неистовствовать Принц, – мало того, что нам не дают работы и не позволяют съездить проветриться, нас еще оставляют без денег! Кстати, Крошка не появлялся уже неделю. Боюсь, что нас хотят заморить голодом. В конце концов я наплюю на все и отправлюсь сам добывать себе средства! Уж я-то смогу заработать на пропитание!
– И попадетесь в полицию.
– И прекрасно! Может быть хоть там мне объяснят на кого мы работаем!
– Знаешь, Блаженный Дик тоже интересовался на кого мы работаем.
– Знаю… – Принц сразу как-то сник. – Но не помирать же с голода?
Он сел у окна и стал третий раз за день чистить свой пистолет. Халат начал бессмысленно передвигать фигуры на доске, добиваясь того, чтобы черные стояли на черных клетках, а белые на белых.
И тут раздался звонок.
Через полторы минуты пистолет Принца был собран и готов к бою. Его напарник уже сидел на корточках у двери и через зеркальце, заведенное под дверь, рассматривал звонившего. Дело в том, что Крошка должен был звонить условным звонком, полиция должна была сразу вышибать дверь, а всем остальным в эту дверь входить не рекомендовалось.
– Ну? – одними губами спросил Принц.
– Не знаю, какой-то белобрысый. Станьте у двери, я открою.
Невысокий молодой человек стоял у двери, опершись хрупкой белой рукой о притолоку. Дверь резко распахнулась, его схватили за эту руку и с силой взрыва рванули внутрь. Прежде чем он что-нибудь сообразил, он уже лежал со скованными за спиной руками, а свеже-смазанный пистолет калибра легкого гранатомета упирался ему в затылок. Халат уже опять сидел на корточках с зеркальцем в руке. Не увидев никого таким образом, он еще раз тщательно осмотрел площадку, воспользовавшись на этот раз широко угольным глазком, врезанным в дверь, и, наконец, сообщил:
– Чисто!
Принц тем временем выкладывал на стол содержимое карманов гостя: дамский револьвер, паспорт, три записные книжки, семь читательских билетов, непонятный приборчик с кучей шнуров и инструкцией больше самого приборчика, еще одна записная книжка, ключи, замшевая салфетка, два ластика и целый ворох ручек и карандашей. Сам гость был усажен в кресло и обалдело хлопал близорукими глазами. Из всего, что он видел, в резкости была только шахматная доска, стоявшая в полуметре от его лица. Он долго смотрел на нее, и вдруг, видимо забыв где находится, произнес:
– У вас оба белых слона стоят на белых клетках. Значит вы играли не по правилам.
* * *
Джон не внял советам гостя. Как только захлопнулась дверь, он из принципа включил телевизор. По основной программе выступал Бен Брайнис. Великий шансонье метался по сцене в светящейся рубашке из подвижной ткани. Рубашка была на цыганский манер завязана на поясе. Рука, держащая микрофон, была затянута в черную перчатку. Другая рука была обнажена и украшена множеством колец. Он выкликал свое проклятие городу: «…и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами… И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее, народ мой… Воздайте ей так, как она воздала вам и вдвое воздайте… В один день придут на нее казни и смерь и будет сожжена огнями…»
Он пел:
А в городе туман плывет по руслам улиц,
Над реками мосты переживают дрожь,
А ты идешь один, отчаясь и ссутулясь,
И как последний друг идет с тобою дождь.
А в городе туман течет по тротуарам,
Задумчиво дрожат под шинами мосты…
Твоя душа горит невидимым пожаром,
И смерть своей души переживаешь ты.
А в городе туман живет, как вечный жулик,
Здесь руку на плечо положит только дождь…
И ты пойдешь к мосту, отчаясь и ссутулясь,
И смерть своей души едва ль переживешь.
А в городе туман плывет по руслам улиц,
Здесь трижды богом будь, и трижды пропадешь,
И выйдешь ты на мост, отчаясь и ссутулясь,
И провожать тебя придет все тот же дождь.
Отзвучали последние аккорды, публика взорвалась аплодисментами. Певец раскланивался, тяжело дыша. И тут произошло странное. На сцену с двух сторон побежали цепочки солдат. Передние останавливались, широко расставив ноги и направив оружие в зал, а задние все бежали и бежали. Аплодисменты поредели и захлебнулись. Изображение запрыгало и вдруг ухнуло вниз – на экране теперь был ребристый потолок зала с горящими софитами. Хлопнуло несколько выстрелов, софиты мигнули и загорелись снова. Потом на экране вдруг оказался оператор. Он сидел, уткнувшись лицом в пульт и протянув окровавленную руку к большому черному рубильнику. Подбежал солдат и за подмышки потащил его в сторону. Снова появилась сцена. Теперь она была освещена переливающимся красным светом. Солдаты стояли частой цепью, держа зал на прицеле. На фоне их серых фигур ярко выделялась светящаяся рубашка Бена Брайниса. Двое солдат держали его за руки. У правой кулисы показался офицер. Он размеренно шагал по краю сцены, придирчиво осматривая шеренгу. Он шел мучительно долго. Один из зрителей не выдержал этого ожидания и с криком выскочил в проход. Сразу застучали два автомата – стреляли крайние солдаты в шеренге – и бегущий рухнул, как споткнулся. Офицер наконец дошел до середины сцены, кивнул Брайнису и вынул из его руки микрофон – шуршание, усиленное динамиками, загремело по всему залу – поднял его к лицу и обратился, сначала к певцу:
– Извините, мы вынуждены прервать ваш концерт, – а затем к залу, – В стоящих приказано стрелять. – он внимательно оглядел публику, все сидели не шелохнувшись. Затем махнул рукой в сторону красных прожекторов, – Уберите это мелькание! – прожектора мигнули и погасли. Теперь горел ровный белый свет. Офицер возвысил голос: – На меня возложена миссия сообщить вам о совершившемся государственном перевороте. В эти дни, отмеченные многими несчастьями, Боевое Братство сочло за благо взять власть в свои твердые руки! – солдаты прокричали «ура», – Кучка либеральных хлюпиков, находившаяся у власти до сих пор, малодушно закрывала глаза на бедствия своего народа и скрывала от него свои трудности. Теперь бразды правления в твердой руке, привыкшей держать оружие! Мы огнем и мечом изгоним захватившую страну скуку и апатию . Гниль охватила весь мир! Мы призваны спасти его! Мы не ограничимся реформами внутри страны, мы пройдем по всему миру, выжигая каленым железом гноящиеся опухоли на теле человечества! С нынешней минуты в стране объявляется военное положение и тотальная мобилизация. После полуночи всякий человек, находящийся на улице, будет считаться военным преступником со всеми вытекающими последствиями. До этого времени каждый гражданин может присягнуть на верность новому правительству в любом из следующих пунктов: Первый штаб трех армий, Театральная улица, дом 12; Центральное телеграфное агентство, Восьмая Линия, 23; редакция «Дейли пейпер»… Министерство Средств Связи… городской почтамт… – последовал длинный список адресов, прозванный, помимо прочего, убедить в твердости позиций нового правительства.
Джон смотрел на экран, как кролик в пасть удава. Мысли его беспорядочно метались вокруг последних слов, брошенных бледным юношей. Самое простое – предположить, что этот очкастый парень причастен к перевороту – не приходило ему в голову. Странный предсказатель казался ему то посланцем небес, то порождением гиены огненной. Но Джон был материалистом. Наконец он решил для себя, что этот парень, видимо, начитался тех же книг, что и организаторы заговора. Но легче от этого не стало. В сознании перемешались смерть Марты и государственный переворот, исчезновение Честера и плаката святой армии, сломанный лифт и чужая газета.
«Белый воротничок» Джон Шлинт сидел, ничего не ощущая и глядя невидящими глазами на экран телевизора, а мысли его бессмысленно метались по углам, как отравленные мухи.
* * *
Гангстеры удивленно переглянулись и уставились на сидящего в неестественной (из-за наручников) позе юношу. Наконец Халат произнес:
– Возможно мы играли не по правилам, но по правилам ли играете вы?
– Что? Ах, да! – гость отвернулся от доски и, щурясь, пытался рассмотреть говорившего, – Я собственно хотел только задать несколько вопросов. Извините, не могли бы вы вернуть мне очки?
– Сначала будем спрашивать мы, – Принц надел на парня очки, – Одно стекло разбилось, не обессудьте. Итак, вопрос первый: Знали ли вы к кому звоните?
– Если дело трех министров и четыре дюжины других – ваши дела, то знал.
Принц и Халат опять переглянулись.
– Хорошо. Вопрос второй: как вы нас нашли?
Юноша вдруг судорожно засмеялся. Он смеялся долго, истерически захлебываясь, и наконец сквозь смех проговорил:
– Я вас вычислил.
– Солдаты! – сказал вдруг Халат, наблюдавший за окнами.
– Облава? – Принц, как кошка подскочил к окну.
– Похоже. Пулемет тащат на крышу.
– А тот чудак еще там?
– Вроде нет. Дайте-ка бинокль. Нет там, только он лежит. Может помер?
– Вон еще машина. Теперь человек сто двадцать.
– Четыре пулемета.
Принц кинулся к гостю:
– Это ты их привел, стукач! – он рывком поднял сидящего за одежду и сухо ударил в челюсть – как щелкнул. Парень упал у стены и затих.
* * *
Трое суток проливного дождя и пронизывающего ветра оказалось слишком много для изнеженного удачами Рональда Честера. Уже на вторые сутки с ним стали происходить странные вещи. Ветер был такой, какого никогда не бывает. Он продувал до костей. Он трепал волосы и полы плаща, он сорвал с головы и унес непромокаемую шапочку. Рональд стал думать, почему ветер такой сильный, и откуда ветер, и зачем он, и вдруг он увидел тысячи нитей и вихрей, обтекающих здания. Это было тем более странно, что глаза его были закрыты. Он узнал все законы, которым подчиняется сдавленный домами воздух, увидел, как огромные его массивы под действием охлаждения устремляются сюда с океана, почувствовал, куда эти массы потекут потом. Он мог назвать направление и скорость ветра в любой точке, мог сказать, куда упадет перышко, только что оброненное воробьем, знал, как распространяется дым от сигареты, полчаса назад выкуренной Джейн в ее комнате. Более того, он знал, какое значение играл этот ветер в жизни человечества и вселенной, играл – потому что сейчас это уже ничего не значило. Сейчас, наоборот, было очень важно знать, как поведет себя этот воздух при переменной силе тяжести. Или не этот, а, например, такой: процентов шестьдесят-шестьдесят пять аргона, процентов тридцать фтора, три-два с половиной – прочие инерты, а остальное – пары ртути. Но стоило Рональду сообразить, что воспользовавшись этим знанием, он может бросить записку так, чтобы ее унесло куда-нибудь на видное место, как знание его оставило. Ветер, однако, не прекратился, он продолжал продувать до костей и трепать мокрые волосы. Надо было что-то делать, но сделать ничего было нельзя. Рональд открыл глаза и увидел девушку в клетчатом платье. Она стояла, опершись о перила, и рассматривала его со странным выражением. Что-то в ней было не так. Глаза у нее светились – должно быть отблесками реклам. Светились и кольца на руках, на левой руке рубин, на правой – изумруд. Она спросил его:
– Ждешь?
Он сделал усилие, чтобы кивнуть. Она печально сказала:
– Мне тоже приходится много ждать. Но мне говорят, что иначе нельзя. Наверное, тебе тоже иначе нельзя?
И тут он понял, что в ней не так. Она стояла, облокотясь о перила и смотрела на него, как смотрят с моста в воду, но он лежал на площадке, значит она стояла с_н_а_р_у_ж_и. Он помнил, что там нет даже небольшого карниза. Он закрыл глаза и закричал. А когда открыл их снова девушки уже не было. Только высоко над собой он увидел огни пролетавшего самолета, левый – красный и правый – зеленый.
Потом Рональда начал бредить. Он бредил розовыми слонами, которые паслись на персидских коврах. У слонов было только по две ноги и они очень смешно переваливались при ходьбе. Потом появился какой- то бескрылый летательный аппарат, он пролетел над стадом, и от его появления розовые гривы слонов встали дыбом и на каждой волосинке, а также на кончиках ушей и хвостов загорелись огни святого Эльма. Слонов это очень напугало, они бросились бежать и набились в большой водоем с хрустальным дном, под которым двигались и переливались разноцветные огни. Над водой торчали только дрожащие кончики хоботов. Потом мелькание огней под дном озера сменилось мельканием прожекторов в концертном зале телестудии. Свет переливался по одним и тем же законам, поэтому смена произошла совсем незаметно. На сцене вместо артистов почему-то стояли солдаты. Они целились в зал. Если бы они начали стрелять, это сразу и значительно упростило бы картину. Осуществить это было бы довольно просто, например, послать сюда Принца, чтобы он застрелил того хлыща в эполетах. Но лучше оставить их в покое, тогда картина будет упрощена еще значительней, правда, несколько позже. Кроме того, сейчас все это уже ничего не значит. Сейчас, наоборот, очень важно знать, могут ли существа объяснятся в двоичном коде? Это облегчило бы многие проблемы обмена информацией. А почему бы и нет? 10010011101000, что означает : «Сойди с моей ноги, скотина!», или 100001000010000, что означает: «Я люблю тебя, дорогая!». В двоичном коде объяснялся городской компьютер. Сейчас он обсчитывал развитие транспортной сети на три года вперед (Ха! – на три года!) и дал восемь сбоев за три минуты. Восемь сбоев он дал, потому что напряжение в городской энергосети упало ниже нормы, а напряжение упало ниже нормы потому, что солдаты Боевого Братства затеяли стрельбу на электростанции. Они уже захватили все ключевые пункты города и теперь как горох рассыпались по улицам. Четыре грузовика остановились перед домом, на котором Рональд в бреду постигал единство природы. Пятеро солдат с офицером понесли на крышу пулемет. Они выломали люк и офицер увидел распростертую на площадке фигуру. Худое небритое лицо было обращено к небу. Рональд видел все, что видели обступившие его, и вместе с ними ужаснулся своей внешности.
– Кто такой? – спросил офицер.
Один из солдат обыскал карманы лежащего и протянул командиру документы.
– Свенсон! Посвети! Рональд Честер, служащий экспортной конторы… Эй, он там жив?
– Так точно, пока жив.
– Смит и Гарбер! Оттащите его к врачу, тридцатый этаж в доме напротив. Смит, скажите сержанту первого отделения, пусть пришлет двух человек вместо вас.
* * *
Минут двадцать гангстеры молча дожидались начала осады. Гость слабо копошился на полу, пытаясь сесть. Потом зашуршали двери лифта, и Принц, наблюдавший площадку через глазок, сказал:
– Лифт.
– Здесь?
– Да.
– Тогда это не облава. Они бы подходили пешком. Кто там?
– Пока никого.
– Отошли бы от двери.
– Сейчас, – Принц весь напружинился, – выходят. Двое солдат несут штатского. Что-то кричат в радиотелефон. Бросили, бегут к лифту.
– Внизу какая-то стрельба, – сказал Халат. Он по-прежнему наблюдал за окнами, – Наверное их вызвали.
– Идиоты… – невнятно проговорил гость. Он уже сидел, прислонясь плечами к стене.
– Вы что-то сказали?
Парень плюнул кровью, откашлялся и повторил:
– Идиоты. Включите радио.
* * *
Мобилизация прошла удивительно быстро. Уже на пятый день после шокового выступления по телевидению Джон Шлинт вспоминал о штатской жизни как о невозвратном прошлом. За три дня все «боеспособное» население было с корнем вырвано из квартир и собрано в казармах. Была сформирована огромная армия – во всяком случае так можно было заключить по огромному количеству выгоревших или пустующих домов, которые Джон видел, проходя со своей ротой по опустевшим улицам во время дислокации в район учений. На этом марше рота потеряла пятерых человек. Одного застрелил старшина волонтеров, посчитав его отставание попыткой к бегству; второй на одиннадцатом километре упал у обочины и больше не поднялся; еще трое исчезли бесследно, чем привели в бешенство офицера. Вообще, с тех пор, как Джона выволокли из его квартирки на тридцатом этаже дома 18 по Чиф-стрит и зачислили в восьмую ординарную волонтерскую роту, численность этой роты сократилась почти вдвое. Командование рассчитывало таким образом сделать из оставшихся безжалостную и непобедимую армию. По первой половине уже были результаты: в соседней роте безжалостно задушили командира.
По прибытии в район учений был объявлен десятиминутный перерыв. Волонтеры тут же попадали на пересохшую траву, многие сразу заснули. Хотелось курить, но сигареты уже два дня как вышли. Хотелось пить, но открывать флягу можно было только по приказу. Обмундирование было мокрым от пота и дождя, но это уже ничего не значило. Джон лежал, держа автомат на животе и глядя в небо. В небе пролетал клетчатый самолет. Он сделал несколько снижающихся петель, потом заложил крутой вираж и пошел на посадку. И тут же скомандовали строиться. Командир поставил роту «смирно» и обратился к волонтерам с речью. Он шатался под тяжестью сухого закона, язык у него заплетался и его было трудно понимать. Он ораторствовал:
– Солдаты! Это я только так называю вас «солдаты», а на самом деле из вас солдаты как из дерьма снаряды. Но, несмотря на это, командование беспрестанно печется о поддержании вашего боевого духа. Нам предстоят великие свершения! Вашими граблями, в которых вы не можете удержать ни автомат ни лопату, будет строиться великая история! Вершиться будет, шут ее покарябай. И чтобы вы, сволочи, почувствовали, для вас будет петь хороший певец Бен Брайнис, верный подданный нового государства. Выступать будет, шут его покарябай. Он для вас, шантрапы, подготовил программу, одобренную штабом трех армий. Чтоб вам, швали, объяснить насчет грядущей великой войны, про вашу историческую миссию. Чтоб вам обидно не было, когда мы все помрем. Погибнем во славу, шут нас покарябай. Бессмертному Боевому Братству – ура!
И троекратное «ура» растаяло в серо-зеленой мгле.
* * *
Бен Брайнис стоял на крыле своего самолета, в костюме, стилизованном под униформу с изображением смерти на груди. На него были направлены огромные прожектора. Рядом, на двух грузовиках с откинутыми бортами размещалась его аппаратура и небольшой сопровождающий ансамбль. В стороне стоял еще один грузовик, с генератором.
Солдат дернул стартер, генератор затрещал и заглох, прожектора замигали и погасли. То же самое повторилось и во второй раз. Н третий прожектора разгорались все ярче и ярче и, наконец, залили «шансонье века» ровным переливающимся светом. И тут раздался первый аккорд. «Философ в музыке» запел:
Буйство бешеных энергий
Как судья закончит век.
На мосты печалью древней
Будет падать черный снег.
Нас укроет покрывалом
Милосердная зола,
Все, о чем мы тосковали
Ляжет пеплом на поля.
Он пел, и над головой его шли черные облака, подсвеченные заходящим солнцем. Он показывал песню за песней, а вокруг него, под ним стояли тысячи людей, одинаково одетых и одинаково усталых, но на этом могучий стандарт и кончался, хотя они должны были быть одинаковыми во всем. Несмотря на отчаянные усилия командования, несмотря на сотни лет конвейерной жизни Счастливого Города, в каждом из этих людей, за одеждой и внешностью, за словами и поступками, жил огромный и прекрасный мир. В каждом из тех, чья жизнь была сейчас дешевле глины под ногами, рождались и погибали галактики, вспыхивали сверхновые, цвели невиданные сады и текли реки с живой водой. У каждого из них был свой город Солнца и город Вавилон, и там жили народы и велись войны, там были великолепные герои, странные и всесильные, гениальные музыканты, писавшие божественные симфонии, чудесные мастера, делавшие мир счастливыми и мрачные злодеи, повергавшие его в бездны отчаяния, м каждый час великие актеры разыгрывали тысячи дивных мистерий: о счастливых людях, о бегстве в Мир Исполнения Желаний, о мести за все обиды, о дружбе с друзьями и любви к любимым, о Вере в Правду и многие, многие другие. Там жили цари и короли, и императоры, там были целые города, населенные только принцами и принцессами, там жили жестокие генералы и у них были многие тысячи солдат, одинаково одетых и одинаково усталых, старательно оболваниваемых, но вопреки этому, хранящих бесценный внутренний мир, о котором никому, никогда не суждено узнать, потому, что двум людям вообще не дано понять друг друга – слишком они различны. Но, наверное, это к лучшему.
Он закончил концерт глубокой ночью, когда вся равнина погрузилась во тьму, и только его фигура, освещенная всеми прожекторами части была видна за многие сотни метров. Солдаты помогали грузить аппаратуру в самолет, а Бен сидел за штурвалом своей Мери, положив руки в перстнях на светящиеся шкалы ее приборов. Черная сигарета с длинной гильзой ждала в пачке, но ему предстоял ночной полет, поэтому следовало воздержаться. Конечно он мог нанять пилота, но ему не хотелось отдавать нежные рули Мери в чужие руки.
Наконец, погрузка была закончена, дали разрешение на взлет. Бен вырулил на полосу, попросил Мери разбежаться и принял штурвал на себя.
Пролетая в последний раз над равниной певец усидел внизу красную вспышку. Самолет дернуло вверх и сильно тряхнуло.
– Мери, что это было? – спросил шансонье, глядя в глаза приборному щитку. Но она не могла этого знать. А это было всего лишь результатом того, что измученное сухим законом офицерство устроило тир в складе боеприпасов.
* * *
Рональд Честер постепенно отделялся от божества. Сначала он перестал видеть связь между гибелью мира людей и появлением розовых слонов, обдиравших листья с мохнатых стен засохшего здания. Потом от него стали ускользать связи между действиями людей, он перестал улавливать взаимодействия между характером производства и миграциями леммингов, между катастрофами в центре галактики и идеалами морали. Потом он перестал ощущать даже простейшие физические законы. Он уже не мог сказать, каким должен быть размер дождевых капель за окном, или как ляжет фишка в казино на Театральной улице. Потом его начала беспокоить мысль о некоей очень важной задаче. Очень долго он не мог ее осознать, затем вдруг понял, что он должен любой ценой сохранить жизнь. И сразу почувствовал свое тело. Оно было удивительно легким, как сушеная стрекоза, конечности бесследно растворялись где-то в районе локтей и коленей, а от губ и от желудка разливалось приятное тепло. Он слышал звонкий, слегка дребезжащий голос:
– А к вам я пришел потому, что у вас должно быть спокойно. Я предвидел эти события. Система, в которой мы существуем, с очевидностью нестабильна, а сейчас ее перестали принудительно поддерживать. Раньше ощущалось непрерывное вмешательство извне. Вы можете, например, переставить слона на один ход по диагонали, и ни один гроссмейстер не определит, что было иначе. Но если вы того же слона переставите с черной клетки на белую, любому будет ясно, что такая позиция в ходе игры сложиться не могла.
– Почему? – спросил женский голос.
Говоривший нарочито тяжело вздохнул и произнес:
– Это я вам после объясню. Я это говорю к тому, что я обнаружил множество следов подобного рода. В числе прочего это ваша, Принц, деятельность. Я заметил, что в свете этой теории многие бессмысленные преступления ведут к единой цели – все к тому же поддержанию стабильности. Покушения на Брайниса, например, служили лишь изменению общественного мнения, потому, кстати, они и не удавались. А бумаги, похищенные вами у референта трех министров, вы думаете, они были проданы за границу? А ими, между прочим, никто не воспользовался. У меня есть сведения. Так вот, последнее время эти воздействия прекратились. Первый признак – то, что я вообще смог закончить выкладки. Мой учитель умер от удара, как только подошел к выводу о едином моделирующем сознании. А потом факты посыпались как из ведра. Еще неделю назад я думал, что счет идет на месяцы, а сейчас вижу, что на дни. Ваша безработица, Принц, военной диктатура, продержавшаяся всего пять дней, полный развал экономики – все это серьезные симптомы, говорящие о том, что ребенок забыл о своих солдатиках, и скоро их уберут в ящик. Я не хочу портить последние дни чрезмерно острыми ощущениями, а у вас должно быть спокойно. Слишком хорошо ваше существование было скрыто от мира, чтобы он мог серьезно повредить его своей агонией. Кроме того, у меня предчувствие. Ваше появление, Карен, подсказывает , что я правильно выбрал место. Может статься, эта квартира станет последним оплотом нынешних законов природы во вселенной.
– Вы так чудесно все предсказываете, отчего же вы не можете точно определить где лучше всего дожидаться конца света?
– Увы, Принц, я, собственно, исследовал только стабильный период. Здесь нам приходится полагаться лишь на интуицию… Однако больной, кажется, очнулся.
Рональд и вправду возвращался к тому, что раньше называли действительностью. Он уже открыл глаза и увидел женщину, держащую перед его губами чашку с чем-то горячим. Он набрал в легкие воздуха и проговорил:
– Где я?
– Вы там, где вам будет лучше всего, – ответил обладатель звонкого голоса. Он оказался щуплым молодым человеком в битых квадратных очках. Мы подобрали вас на лестнице, и вы три дня были без сознания. Это самое спокойное место во вселенной, так что вам беспокоиться не о чем. Меня зовут Ристи, это Карен, ваш ангел- хранитель, – Ристи указал на женщину, – сидящую у кровати. Она была красива, темноволоса, и, казалось, излучала тепло и доброту. – а это Принц, хозяин этой квартиры, – Принц кивнул. Он оказался высоким крепким брюнетом с небритым квадратным подбородком. Во всей его фигуре чувствовалась гибкость и сила.
– Принц… – повторил Рональд. Ему казалось, что он знает этого человека. Он попытался вспомнить, и вдруг, неожиданно для себя, сказал: – Это который террорист?
Ристи уронил чашку, в Принц вскочил опрокинув стул.
* * *
Военное правительство развалилось с неожиданной легкостью. Вслед за ним какой-то Роберт Солнце провозгласил себя императором, но к вечеру был застрелен и некий Комитет Истиной Веры и Свободы учредил всемирную коммуну с обязательным буддистским вероисповеданием. Коммуна продержалась до полуночи. За ночь последовательно объявлялись: республика умеренного прогресса, великий рейх, воинственная империя, абсолютистское королевство, республика рациональности, демократическая республика, община христиан-баптистов и объединенный эмират. Под утро была провозглашена анархия и распущены все государственные учреждения, в том числе и армия. Что было потом, осталось неизвестно, поскольку анархисты взорвали последнюю в стране радиостанцию.
Впервые за много лет Джон Шлинт ехал в подземке сидя. Более того – в абсолютно пустом вагоне. Он возвращался домой, но в сердце его была не радость, а только тревога и неуверенность. Благодаря последним событиям он не верил в стабильность чего бы то ни было – даже плиты мостовых были готовы обернуться болотом или огненной лавой. На поверхности остался огромный, полупустой, погруженный в темноту Город. Из всех бытовых сетей работал только водопровод – холодная вода. Газ, телефон, телевидение, почта и прочие службы успели отойти в область воспоминаний. Электричества тоже не было. Джон только сейчас сообразил, что вагон в котором он сидит приводится в движение неизвестными силами. Он попытался утешить себя соображением, что у подземки, должно быть собственная энергосеть, но его не оставляло видение огромного наклонного туннеля, заканчивающегося пропастью, по которому один за другим катились под горку вагоны, и в каждом вагоне сидел отчаявшийся до безразличия обыватель. Но тут вагон остановился как вкопанный, и объявили конечную. Джон открыл вагонную дверь, шагнул и оказался в прихожей своей квартиры. Квартира была разграблена. Мебель опрокинута и разбита, ковры и занавески сорваны и большей частью лежали тут же, как попало. Декоративный камин до половины завален объедками и прочим мусором. Каминные щипцы торчали из телевизионного экрана. Под ногами хрустели осколки. Однако все это не производило впечатления злобного разрушения. Казалось в квартире несколько дней хозяйничал кто-то, имеющий весьма смутное представление о товарной цивилизации. В спальне, вместо разломанной кровати было навалено бесформенное лежбище из накидок, одеял и одежды. В кухне духовка была переделана на очаг, в очаге горели обломки мебели, над огнем стояла закопченная кастрюля, а перед ним, сидя на кое-как скрученном ковре, дремала темноволосая женщина. Джон остановился в проеме (дверь была снята с петель и, видимо, разбита на дрова), не зная, что предпринять, когда женщина подняла голову и посмотрела на вошедшего. Некоторое время она удивленно его рассматривала, затем неуверенно улыбнулась и проговорила:
– Здравствуйте, мистер Шлинт.
– Что вы здесь делаете?
– Готовлю…
– В моей квартире?!
– Но ведь сейчас… Знаете, я лучше позову Ристи, он вам все объяснит, – она встала и, как ни в чем не бывало, пошла в ванную. Подумав, Джон двинулся за ней. В стене ванной был аккуратный пролом в человеческий рост. Через него Джон прошел в ванную соседней квартиры, а затем и в комнату, заполненную все теми же: Честер лежал на кровати, отрешенно глядя в потолок, Принц глубокомысленно рассматривал шахматы, пытаясь проникнуть в отношения между фигурами, Халат колдовал над окном – кондиционеры не работали уже сутки, пора было подумать о свежем воздухе; Ристи куда-то дозванивался по радиотелефону, а карен пыталась оторвать его от этого занятия. Каждый был занят и Джона никто не заметил. В Это время Принц, не отрываясь от доски, произнес:
– Мне что интересно: как чувствует себя фигура, которой ходят не по правилам?
– Обыкновенно, – ответил Ристи, пришедший в себя от того, что Карен положила руку на рычаг. – Ведь фигура не знает правил.
* * *
Бен Брайнис лежал на необъятной шелковой кровати, с черной сигаретой в зубах, а рядом, за заставленном бутылками ломберном столиком сидел миллиардер Чарльз Рич. Размахивая рукой с кружкой как на митинге он выкрикивал:
– Было все! И войны и перевороты и эпидемии, мор, глад и семь казней египетских. Были моря крови и горы костей! Был информационный взрыв и НТР! Был демографический взрыв и энергетический кризис. И сходили с ума писатели, и вешались неврастеники и профсоюз гробовщиков объявлял всемирную забастовку, но всегда оставался человек, который не бросал своего дела. Это тот парень, который продавал сигары на углу у Национального банка! Почему? Потому, что он служит его величеству Капиталу, а Капитал не знает ни переворотов ни землетрясений. Но сейчас!.. он закатил глаза и картинно схватился за голову, – Боевое Братство закрывает биржу. Это я могу пережить. Вслед за ним император Солнце объявляет себя собственником всех богатств. С этим тоже можно разобраться. Потом коммунары-буддисты вообще отменяют деньги. Ладно. Затем республика рациональности сообщает, что все материальные ценности будут распределяться по алгоритму Свенсона. Допустим. И в довершение всего анархисты выволакивают на площади мешки с деньгами и золотом и разводят костры из чеков и расчетных книг! Капитал физически уничтожен! Я – нищий! У Вас, по крайней мере, остался и талант, и голос, и слава, а я – я даже не могу связаться с маклерами! – Чарльз пнул ногой молчащий телефон.
– Не стоит волноваться, – Бен задумчиво рассматривал петли сизого дыма. – Выкурите сигарету, – он не глядя протянул пачку.
– Благодарю, – импресарио взял сигарету, – Боюсь что мне придется все начинать сначала.
– Мое положение не лучше вашего, – шансонье закрыл глаза, – кому сейчас нужны мои песни?
– Нужны… – эхом повторил женский голос.
Бен рывком сел. В Дверях стояла девушка в клетчатом платье, на руках у нее светились кольца – красный и зеленый камни.
– Мери? Зачем ты пришла? Ты же видишь, у меня мистер Рич.
– Его здесь нет.
– Как? – певец оглядел комнату. Комната была пуста. – Я же с ним разговаривал.
– Голос я слышала, и машине его стоит у входа, но его здесь нет.
– Чарльз! – позвал шансонье.
– Что? – отозвался отдаленный голос откуда-то из пространства над столом.
– Вы здесь?
– Нет.
Над столом что-то булькнуло и больше голос не издал ни звука.
– Может он умер? – робко спросила девушка, – умер, только не сразу?
– Нет, так не бывает… Почему ты не на аэродроме?
– Ангар взорвали… Я не могу под дождем…
– Взорвали? А куда смотрел Готлиб? Зря я ему плачу?
– Когда я уходила, он лежал лицом вниз и смотрел в землю. По- моему он умер. Сейчас многие умирают.
– Бен поднялся с кровати, тяжело подошел к столу и рухнул в кресло:
– И ты пришла сюда?
– Я пришла к тебе.
– Ну не стой в дверях, раз пришла. Иди сюда. – он усадил ее на подлокотник и обнял одной рукой. Она вздрогнула и затихла.
– Мери, мне пусто, – он отхлебнул, и на глазах у него выступили пьяные слезы, – У меня кроме тебя никого нет.
Она осторожно провела рукой по его волосам. И тут откуда-то слева протянулась зеленая волосатая лапа с таким же как у Бена стаканом, и некто гнусаво и вкрадчиво до тошноты произнес:
– Иззззвините, – стаканы со звоном встретились, и вслед за лапой появилось губастое рыло с рогами, а за ним и весь черт. Он заискивающе улыбнулся и повторил: – Изззвините. Как это никого нет? А я?
Черт был гол, толст и омерзителен. Он неожиданно ловко изогнулся и оказался сидящим напротив, затем подобострастно поднял стакан, выпалил «Ваше здоровье!», неимоверно широко распахнул пасть, поставил стакан на язык, с хрустом разжевал его, проглотил и разразился лошадиным хохотом. Мери закрыла лицо руками, а черт вдруг посерьезнел и спросил:
– Не смешно?
– Нет. Тебе чего надо?
– То есть как чего? То есть как чего? – счастливо улыбаясь засуетился черт, – Забываем, милейший, забываем по счетам платить, дорогой! Согласно молениям слуг божьих Иоана, Петра, Антония, Еноха… – он выхватил из-под мышки какие-то бумаги и стал читать по ним. Мери встала и шагнула за спинку кресла. – …и с учетом приложения к параграфу 18 статьи 24-й с вас надо востребовать в полуторократном размере. Плюс пеня по семь процентов за год, плюс штрафные проценты за уклонение, пять процентов на оптимизм, итого… – черт погрузился в вычисления, – Так, теперь сама сумма. Ну, всякие там мелочи, вроде любования закатом, деликатесы, сигары там, автомобили разные мы пока оставим. – на столе появились счеты, – Бетти, Лотти, Эмми, Кэтти и Лилли у нас оптом пойдут. Для простоты. – костяшки защелкали, – Слава. Это существенно, но это только пять последних долей, проценты еще не набежали. Радость творчества. Это еще более существенно, и это весь период. А вот, – черт даже облизнулся от удовольствия, – Это главное. С этого все и началось. Рабу божью Каролину любили? Любили; Счастье ощущали? Ощущали. По категории 12, разряд 7, класс экстра. А кто платить будет? Нехорошо, ой нехорошо! Мы вам чек к оплате, а вы в кабак. Мы вам счетик, а вы за папироску. Мне уже надоело, драгоценный, с вашими векселями таскаться! – черт потряс в воздухе пачкой бумаг.
Но Бен уже ничего не слышал. Он вспомнил безвозвратно ушедшие дни, прожитые по категории 12, разряд 7, класс экстра. Он до боли сжимал хрустальный в золоте стакан, наполненный дымящимся напитком.
– Н так как, милейший? – черт дотронулся до рукава певца зеленым ногтем.
– Сволочь! – выкрикнул Бен и бросил стакан в рогатую рожу. Рожа метнулась в сторону, стакан ударил в стену, веером брызнули хрустальные искры. Правой рукой Бен взял со стола бутыль, левой смахнул столик с дороги – бутылки посыпались на пол, плавно, как в замедленном кино. Черт наклонил рога и неправдоподобно высоко подпрыгивая и подолгу зависая в воздухе, двинулся на певца. Тот наотмашь ударил бутылью по рылу, бутыль разбилась о рога, черт тихо отплыл к стене, а Бен медленно перевернулся через голову и оказался перед окном. За окном была ночь. В доме напротив светилось единственное окно, далеко внизу, борясь с огнем горели костры и факелы. Горизонт был подсвечен пожарами, по стеклу ползли радужные капли. Повинуясь внезапному порыву, Бен поднялся в воздух, ударил локтями в стекло и, оттолкнувшись от подоконника, нырнул в дождливую тьму. Он не упал. Ускорение силы тяжести, непрестанно падавшее последнее время, достигло ничтожных долей «же» и скоро должно было перевалить в область отрицательных значений. Он летел параллельно земной поверхности, а дождь летел навстречу. Факелы внизу один за другим гасли, зарева от пожаров перешли в багровый спектр, звезд давно не было, и только окно дома напротив продолжало ровно светиться впереди. Сила тяжести стала отрицательной и теперь Бен плыл среди предметов, взлетевших с земли. Это были предметы мебели и одежды, садовые скамейки, навстречу пролетали темные пятна автомобилей, человеческие тела, один раз встретился газетный киоск.
Сзади раздались крики и ругань. Бен изогнулся и увидел, что там, сплетясь в один клубок, кружились Мери и черт. Мери пыталась перекрестить черта, а тот выкручивал ей руку. Наконец ей удалось вырваться, и она, необъятно распахнув клетчатые крылья, стремительно рванулась ввысь. Черт, почуяв неладное, засуетился, завертелся волчком, схватил пролетавшую книжную полку, попытался залезть внутрь, но Мери уже развернулась и, взахлеб стуча мотором, на огромной скорости приближалась к нему. Черт оттолкнулся от полки, пытаясь увернуться, но в воздухе мери была неподражаема, и, мгновение спустя, сверкающая громада самолета накрыла его, а еще через мгновение оба они ударились о темную землю. Ухнул взрыв, сверкнуло красным, и мокрого и рыдающего певца закружило и вперемежку со стульями, трупами, и огромными водяными шарами, в которые слиплись дождевые капли, бросило вверх, навстречу бездонному, черному небу.
Он долго летел с чувством бесконечного падения, сначала он плакал, кричал, выкликал кому-то проклятья, читал кому-то молитвы. Потом он написал обо всем случившимся песню, и несколько раз пропел ее. Песня получилась неплохая, хотя и странная, и это его почти успокоило. Сила тяжести тем временем увеличилась, и он начал опускаться. Все факелы и пожары погасли, окружавший его хлам куда- то разлетелся, и о своих перемещениях он мог судить только по приближавшемуся окну дома напротив – оно продолжало светиться. Оно приближалось все быстрее и быстрее, появляясь то снизу, то сбоку, вот он уже видит сидящих вокруг свечи людей, вот стекло мягко толкнуло его по ногам, легко распахнулось, и он, почти без удара опустился на пол, под шестью внимательными и спокойными взглядами.
* * *
– Счастлив приветствовать седьмую пару нечистых!
Это сказал темноволосый мужчина с квадратным подбородком и кобурой под мышкой. Еще один вооруженный стоял за его плечом. Он был неимоверно высок, плотен и широкоплеч. На кровати лежал изможденный человек, лицо которого, однако, хранило следы былой красоты и самоуверенности. У ног лежащего сидел другой, в солдатской форме. За столом, на котором стояли телевизор, магнитофон, пишущая машинка, телефон и еще какие-то приборы, сидел паренек в битых очках. В неровном свете свечи он казался совсем подростком. В темном углу сидела женщина, Бен ее сначала не заметил, но когда она встала и лицо ее осветилось, он почувствовал что-то вроде удара под вздох изнутри.
Кэри! – он вскочил, отшатнулся к окну, вскрикнул, и вдруг бросился к ней сшибая стулья и опрокинув свечу.
Когда Джон осветил комнату зажигалкой, Бен стоял перед Карен на коленях, уткнувшись лицом в ее платье, плечи его мелко вздрагивали. Он пытался что-то сказать, но язык его не слушался. В глазах Карен стояли слезы.
– Вставай, – говорила она, – Ну, вставай. Ты меня перстнями поцарапал…
– Каждый находит здесь с_в_о_й покой, – сказал Джон, зажигая свечу.
– Тихо! – Ристи поднял тонкий и прямой палец. Машинка перед ним бешено застучала и из нее поползла лента, испещренная знаками. Сегодня утром Принц принес снизу пару автомобильных аккумуляторов, Ристи соединил стоявшую перед ним аппаратуру с имевшимся у него телетерминалом и весь день пытался вызвать городской компьютер. Лента, мелко дрожа от ударов шрифта, тянулась все дальше, как рука убитого тянется к оружию, вот она дернулась, коснулась пола, и тут в недрах машинки что-то сверкнуло, треснуло и из нее повалили клубы черного дыма.
Вот дым рассеялся и все семеро сидят вокруг огромного круглого стола в круглом зале без окон и дверей. Ристи стоит, опершись кулаком о мерцающую крышку стола, держа в руке обгорелую распечатку. Он говорит:
– Это очень важно. Из того, что здесь напечатано следует, что ни города, ни, тем более, компьютера, уже нет. Однако распечатку я получил. Это прощальный привет нашего гостеприимного хозяина. Это значит, что осталось совсем немного. Может быть, что-нибудь уже изменилось, просто мы не замечаем.
Все слушают его очень внимательно. Нет не все. За столом уже шесть человек. Брайнис бесследно растворился в объятиях Карен, только – как шляпа утопленника на воде – на пальцах ее блестят перстни Бена, да чуть-чуть изменился цвет и разрез глаз. Все знают, что он никуда не делся, просто за столом стало на одного человека меньше. Ристи продолжает говорить, уже без слов, и голос его отражается от стен семикратным эхом. Он ушел с равнин формальной логики в глухие лабиринты человеческих отношений, оскальзываясь на неточностях рассуждений и спотыкаясь о недостаток фактов, он плел кружева на чувственно-эмоциональном уровне, но за ним уже никто не шел. Всем и так было ясно, что весь мир и они сами придуманы кем-то и к тому же не очень удачно. Все уже давно поняли, что вся эта затея ни к чему не привела, что декорации были плохи, а актеры не довольны ролями и плохо знали текст, и давно пора готовить новый спектакль, который, впрочем, вряд ли будет интересней. Во вселенной было теперь четыре человека: Труд, Воин, Любовь и Мысль. На крутом повороте Воин сорвался и полетел в черную бездну бессмысленной жестокости. Их осталось трое. Они были светящимися шарами на фоне новорожденного хаоса. Они кружились вытянутым треугольником, узнавая и теряя знания, теряя различия между собой, мелькая и путаясь, как скорлупки в руках уличного жулика. Они знали, что скоро им предстоит исчезнуть, но это будет не смерть, а только смена роли и как бы растворение. Декорации уже готовы, уже границы шаров все более размываются, уже перед ними раскрываются секреты, скрытые ранее от всех людей. Они еще успевают увидеть начало рождения из хаоса нового мира, когда тот, кот расставлял декорации, убрал последние границы и принял троих в себя. Они исчезли.
* * *
187319-й очнулся от ежедневных галлюцинаций и спрыгнул с дерева. В спальне было слишком сыро из-за того, что он с вечера забыл закрыть дверь в ванную и оттуда наползли грозовые облака. Хорошо еще, что ни одно из них не пролилось. Он захлопнул дверь, сделал солнце поярче и отправился на кухню. В кухне трава не росла, там был постлан песчаный грунт, легко впитывающий влагу, поэтому ногам было холодно. 187319-й поторопился забраться с ногами на теплую кочку перед отверстием в мохнатой стене и принялся ловить ртом влетавшие с улицы пирожки. Утолив голод он вышел на порог и вздохнул полной грудью. Утро было прекрасным. Небесная твердь ровно светилась, озаряя персидские ковры, расстилавшиеся до горизонта, искрами блестели хрустальные ветви деревьев, сила тяжести достигла только 0.57 «же», только что начал раскрываться купол над озером и с его краев стекали искристые капли. У озера жалобно трубил одинокий слон. Розовая грива его была взъерошена, он стоял на одной ноге, прижав другую к брюху и протянув хобот к безучастному небу. Видимо ночью, в «час влюбленных», когда сила тяжести была отрицательна, он случайно отцепился от дерева и улетел от своего стада. «Ну, что же ты, малыш, – подумал 187319-й, – было бы тебе крепче держаться хоботом. Бродить тебе теперь по всей бесконечной равнине.»
Из-за воздушного острова вылетел птеростатик – летательный аппарат, использующий электростатическую разность потенциалов между землей и небом. Грива на слоне встала дыбом, он испугался и кинулся бежать. Птеростатик остановился перед домом, из него высунулся водитель и прокричал:
– 10000100001000010010110111! – что означало непристойное предложение составить компанию.
– 101000110111010100111110110! – ответил 187319-й. Эту реплику, к сожалению, перевести невозможно. Дело в том, что пол жителей равнины определялся тремя параметрами: A, B и дельта, причем семью могли образовывать два и более жителя, соотношение между параметрами которых определялось сложной зависимостью. Из-за длинных волос на запястьях 187319-го часто принимали за «дельта меньше трех», хотя его дельта была равна 3.15.
Птеростатик улетел, а 187319-й все не мог успокоиться. Мало того, что ему нанесли оскорбление, он еще и истощил резерв контактов на при часа (жители равнины не могли слишком часто встречаться между собой – это грозило расстройством здоровья).
Социальное устройство цивилизации равнинных жителей было предельно близко к совершенству, знания их о мире были почти полными, материальное изобилие казалось само собой разумеющимся. Цивилизация начинала длинный и тернистый путь прогресса. Целью этого прогресса считалась интересная, напряженная и непредсказуемая жизнь. Герои прогресса не жалели сил и жизней, чтобы распространить невежество и анархию. Они подвергались жестоким гонениям со стороны апологетов существующего порядка, которые считали, что прогресс не принесет ничего, кроме несчастий. Героям прогресса предстояло завоевать единомышленников, создать мощные тайные и легальные организации, заплатить многими жертвами за каждый шаг к темному будущему. Им предстояло совершить великие победы, добиться того, что миллионы книг будут сожжены при пении революционных песен; что единая цивилизация распадется на множество государств, которые будут вести кровопролитные и разрушительные войны. Они добьются массовой неграмотности, анархии, развала промышленности, бурного и бесконтрольного развития природной жизни. Будут забыты все изначально известные законы природы и общества, будут утеряны все умения и секреты, и счастливый в своем невежестве человек окончательно одичает и лишится последних крупиц разума. Великий путь будет закончен. И, может статься, он окажется интересней предыдущего.
1980г.
